«Горе от ума»

(к 200-летию создания бессмертной комедии)

Посвящаю моей маме, Вощанкиной Грете Александровне

Сейчас, когда по приказу безумного диктатора самой большой страны в мире полыхает украинская земля, гибнут тысячи ни в чём не повинных людей, а тысячи россиян, зомбированные пропагандой агрессора, идут на братоубийственную войну, когда процветает террор ФСБ и полиции, как не вспомнить легендарные слова Чацкого:

«А судьи кто? — За древностию лет

К свободной жизни их вражда непримирима,

Сужденья черпают из забытых газет

Времен Очаковских и покоренья Крыма;

Всегда готовые к журьбе,

Поют всё песнь одну и ту же,

Не замечая об себе:

Что старее, то хуже.

Где? укажите нам, отечества отцы,

Которых мы должны принять за образцы?

Не эти ли, грабительством богаты?

Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,

Великолепные соорудя палаты,

Где разливаются в пирах и мотовстве,

И где не воскресят клиенты-иностранцы

Прошедшего житья подлейшие черты.

Да и кому в Москве не зажимали рты

Обеды, ужины и танцы?»

«Мундир! один мундир! Он в прежнем их быту

Когда-то укрывал, расшитый и красивый,

Их слабодушие, рассудка нищету;

И нам за ними в путь счастливый!

И в женах, дочерях — к мундиру та же страсть!

Я сам к нему давно ль от нежности отрекся?!

Теперь уж в это мне ребячество не впасть;

Но кто б тогда за всеми не повлекся?

Когда из гвардии, иные от двора

Сюда на время приезжали, —

Кричали женщины: ура!

И в воздух чепчики бросали!»

А это цитата из монолога Фамусова:

«Уж коли зло пресечь,

Забрать все книги бы да сжечь.»

 

И мой папа, который играл роль Фамусова в школьном спектакле, а сам был уже в те годы страстным библиофилом, не верит, что в бывшей его империи сейчас на писателей вешают ярлыки иностранных агентов и шпионов, приговаривают их к большим срокам, как изменников родины, жгут их книги и закрывают лояльные к ним издательства.

Хорошо, что моя мама ничего не знала об этом. С 2013 года она была тяжело, неизлечимо, больна. Два дня назад она скончалась, так и не узнав про развязанную Путиным войну. Мамина мама, моя бабушка, родилась в Одессе, сама мама родилась в Кировограде, в городах, жители которых уже третий год ежедневно подвергаются ракетным атакам. В 1941 году моя мама пережила ужасы эвакуации в Узбекистан: по дороге, в товарном вагоне она заболела тифом. Ей было тогда 2 года. Её отец погиб на фронте под Сталинградом.

Мой папа, 1940 года рождения, помнит наступление немцев на Москву. Первое слово его было «бомба». Его отец погиб при освобождении Минска 80 лет назад.

Но не о войне веду я сейчас речь. Когда мы прощались с мамой, папа, как всегда, был у её постели. Что он почувствовал в этот момент? Они были знакомы с 8 класса. Прошли рука об руку всю жизнь и собирались 16 сентября отмечать 63 годовщину свадьбы. Часто рассказывали мне родители об их юности, о том, как они встретились и какую роль А.С. Грибоедов сыграл в их жизни.

Мой папа вспоминает:

«Как я познакомился с Гретой.

Начался учебный год 1954-55. Я учился в 8 классе школы № 1 города Пушкино Московской области. Первого сентября я пришёл на школьную линейку. В школьном дворе собралась вся школа. День был солнечный. В рядах нашего класса я увидел новенькую. Смуглую девочку с длинными косами, в тюбетейке. Она была похожа на узбечку. Мне она сразу понравилась. В классе она сидела за мной. Её звали Грета. Так как она страдала заиканием, её мало вызывали к доске. И естественно, когда шла подготовка к спектаклю «Горе от ума», который мы должны были сыграть к окончанию 3-ей четверти, в весенние каникулы, ей не дали никакой роли. И только когда главная исполнительница роли Софьи заболела, Грету ввели в роль. Я обрадовался, что представилась возможность познакомиться с новой ученицей поближе и пообщаться с ней хотя бы на сцене. Сам я играл роль Фамусова, отца Софьи.

Когда пришло время декорировать сцену, мама Греты предложила использовать для спектакля ковры, часы со звоном, стулья из их домашней обстановки. Мы с ребятами потащили весь этот пёстрый реквизит через весь город в школу. Можете себе представить, как заинтригованы были пушкинцы. Мы, сами того не ожидая, организовали прекрасную рекламу нашему спектаклю.

Репетиции проводили мы дома у нашей классной руководительницы, Евдокии Михеевны Филипповой, учителя литературы. Потом наступил момент, когда нас выпустили на сцену. Это была уже генеральная репетиция. Наша режиссёр, «Евдоха», как мы её любовно называли, вечно была нами недовольна и ругала нас. Мы выходили на сцену не с той стороны и забывали слова. Но главный курьёз был в том, что мы забыли включить в сценарий роль Фильки, слуги, к которому я обращаюсь: «Ты, Филька, ты прямой чурбан…»

И вот настал день премьеры. Длинные косы Греты никак не укладывались в причёску. Парикмахерские нас обслужить отказались. И только мастерство нашей учительницы по английскому, Полины Моисеевны Коган, спасло положение. Грета была ослепительна, к тому же на сцене её заикание совершенно исчезло. Из костюмерной московского Малого Театра привезли костюмы. Парик для меня оказался мал, пришлось пудрить мне волосы. Сюртук у меня был с орденом, у Греты было роскошное розовое платье.

Про Фильку спохватились только тогда, когда надо было уже выходить на сцену. Положение спас Серёжка Андреев из нашего класса. Роль была без слов, но характерная. Он мгновенно сам себя загримировал: нарисовал себе под глазом синяк, взъерошил волосы и стал похож на непутёвого слугу. Когда он появился на сцене, зал зааплодировал. Судьба Серёжи сложилась трагически: он погиб во время испытаний электрокамеры, когда работал в академгородке в Новосибирске. Его привезли хоронить в Пушкино. Памятник ему поставил знаменитый скульптор Сидур.

Наш спектакль шёл два дня. Молчалин и Чацкий были приглашённые «артисты» - они уже закончили школу. Они играли на премьере. Все остальные силы, задействованные в спектакле, были ученики 8 класса. Спектакль прошел на «ура!» Зал был полон. «Горе от ума» стал сенсацией в городе.»

Так А.С. Грибоедов внёс неоценимый вклад в построение нашей семьи.

 

31.07.2024, Берлин

Школа № 1. г. Пушкино, 8 класс, после премьеры «Горе от ума». май 1955 года.

         

Анатолий Вощанкин

Грета Красновская

Серёжа Андреев

Алюминиевая ложка

(о повести Булата Окуджавы «Будь здоров, школяр»)

 

Посвящаю моему деду, Вощанкину Николаю Алексеевичу, миномётчику,

погибшему 80 лет назад, освобождая Минск от немецко-фашистских захватчиков.

 

Моя бабушка всю жизнь хранила письма с фронта моего деда, который погиб, когда был моложе, чем моя дочка сейчас. Вот такая арифметика. Я читаю эти пожелтевшие письма и пытаюсь представить себе, как дедушка Коля воевал, как, сидя в окопе, писал их карандашом на тетрадных листочках, как сложенные аккуратно треугольником, летели они, как белые голубки, домой. В последнем письме бывалый солдат писал о том, какая чудесная жизнь у них начнётся после войны, о том, что за годы фронтовой жизни он научился и пилить, и строгать, и сапоги тачать… По профессии Николай Алексеевич был бухгалтер.
Когда я читала «Будь здоров, школяр» я была там, на миномётной батарее, вместе с моим молодым дедом.
Свою повесть Булат Окуджава написал в 1961 году, в эпоху оттепели, полёта в космос Юрия Гагарина и свадьбы моих родителей. И даже тогда, когда у всех кружилась голова от успехов по преодолению тоталитаризма и возможности говорить истину открыто и не таясь, повесть эту печатать не хотели. Не любят её там, наверху, и до сих пор. Потому что в ней поэт и воин рассказал без прикрас всю правду о войне.
Булат Окуджава был ещё совсем мальчиком, когда пошёл в военкомат. Ему не было ещё и 18 лет. Что он мог знать о фронте? Его отец был расстрелян без суда и следствия, мама 18 лет провела в сталинских лагерях. Но их сын пошёл добровольцем защищать свою родину. Он был рядовым бойцом отдельной миномётной батареи 229 полка. В его задачу входило подносить мины, 16 кг каждая, к орудию. Заряжали батарею уже другие бойцы.
О чём повесть? О том, как болят израненные, покрытые кровяными мозолями, руки, как свистит в ушах ледяной зимний ветер в голой Моздокской степи, как коченеют ноги в обмотках и старых ботинках на снегу.  Ещё эта повесть о голоде: он пронизывает каждую строчку на каждой странице. И это не только животный голод от того, что кроме сухарей и баланды из концентратов ничем не кормят, это ещё и голод по свободной мирной жизни. Жизни до войны. А теперь вокруг него только смерть. И поэтому так тяжело он переживает потерю своей солдатской алюминиевой ложки. Затрапезная банальная вещь в мирной жизни приобретает яркий символический ореол. Практически в каждой главе повести всплывает этот мистический образ:
Из главы «Война»
Я многому уже научился. Как будто я не голоден. Как будто мне не холодно. Как будто мне никого не жалко. Только спать, спать, спать… Потерял я ложку, как дурак. Обыкновенная такая ложка. Алюминиевая. Почерневшая. С зазубринами. И всё-таки это ложка. Очень важный инструмент. Есть нечем. Суп пью прямо из котелка. А если каша? Я даже дощечку приспособил. Щепочку. Ем кашу щепочкой. У кого попросить? Каждый ложку бережёт. Дураков нет. А у меня – дощечка. А Сашка Золотарёв делает на палочке зарубки. Это память о погибших.» 
На постое в избе:
«Мы сидим за столом. Мы молчим. Едим похлёбку гороховую. Мы едим деревянными ложками. А у меня ложки нету. Вот уйдём отсюда и достану я свою дощечку. А уж этой деревянной сейчас поем. Давно ложки у меня не было… Мы едим гороховую похлёбку, хлеба нет.»  
«А у меня нету ложки.  Я как без рук без ложки. Надо мною смеются, над щепочкой моей. И сам я смеюсь… А ложки-то нет у меня… И сапог нету.»
У героя повести на самом деле две мечты: приобрести ложку и сапоги. Как будто Булат Окуджава перефразирует народную поговорку: «Лаптем щи хлебает.» То есть не заработал себе не сапоги и приличную еду, голь перекатная. Когда он слышит, что на складе им поручено грузить новые сапоги для миномётного подразделения, луч надежды озаряет его: «Сапоги! Вот они когда. Настоящие сапоги. Вот теперь-то только и начнётся по-настоящему. Сапоги… А то ведь, как обозник, в обмотках хожу. Даже стыдно. Автомат и обмотки. Ну уж теперь навоюем!» «В сапоги можно навертеть тряпок до чёрта, - говорит Сашка, - никакой мороз не прошибёт. – И не промокнут, - говорю я. – Хорошо, - говорит Сашка, - тавотом подмазал и гуляй. – И ложку можно за голенище заткнуть, - говорю я.
Герою повести так и не суждено получить новые сапоги. В сцене погребения погибших бойцов он обращает внимание на их обмундирование: «Мы укладываем всех. Аккуратно. Они лежат в шинелях. Они лежат в сапогах. У всех новые сапоги. Мы молча орудуем лопатами. Мы делаем всё, что нужно. Всё, что нужно. Вот уже и сапоги скрылись под слоем земли. И на холмике лежит каска. А чья – неизвестно.»
«Идёт война. Идёт она сама по себе без передышки. Делает своё дело. Ни на кого не смотрит. Идёт война. Ржавеет мой автомат. Ни разу я не выстрелил из него.»
Теперь я хочу предложить Вашему вниманию фрагмент последней главы повести:
«Мы ведь не просто позицию меняем: лишь бы переменить. Мы вперед идем. Моздок уже
за спиной где-то. Давай, давай! Теперь - то я уже наверняка ложку достану.
 Хорошую, новенькую ложку буду иметь. А вот бой кончится, выдаст старшина мне сапоги...
 Это когда кончится. А когда он кончится?..»
«— А тебе без ложки - то легче, — говорит Коля, — хлебнул пару раз — и все. А тут пока
его зачерпнешь, да пока ко рту поднесешь, да половину прольешь...
— А я тут ложки видел немецкие, — говорит Сашка, — новенькие. Валяются. Надо бы
тебе принести их.
 И он встает и отправляется искать ложки. Будет и у меня ложка! Правда, немецкая. Да
какая разница… Сколько я без ложки прожил! Теперь, зато с ложкой буду.
 Ложки и в самом деле хорошие. Алюминиевые. Целая связка.
— Они мытые, — говорит Сашка, — фрицы чистоту любят. Выбирай любую.
 Ложки лежат в моих руках.
— Они мытые, — говорит Сашка.
Ложек много. Выбирай любую. После еды ее нужно старательно вылизать и сунуть в
карман поглубже А немец тоже ее вылизывал. У него, наверное, были толстые мокрые губы.
И когда он вылизывал свою ложку, глаза выпучивал...
— Они мытые, — говорит Сашка.
...А потом совал за голенище. А там портянки пропревшие. И снова он ее в кашу погружал,
и снова вылизывал... На одной ложке — засохший комочек пищи.
— Ну, что ж ты? — говорит Коля. Я возвращаю ложки Золотареву. Я не могу ими есть.
Я не знаю почему... Мы сидим и курим. »
«Все бегут мимо меня. Встаю. Все цело. Мамочка моя милая... все цело. Там недалеко
Шонгин лежит. И Сашка стоит над ним. Он держится рукой за подбородок, а рука у него трясется.
Это не Шонгин лежит, это остатки его шинели... Где же Шонгин - то? Ничего не поймешь. Вот
котелок, автомат... ложка! Лучше не смотреть, лучше не смотреть.
— Прямое попадание, — говорит кто-то.
 Коля берет меня за плечи. Ведет. И я иду.
— Землю - то выплюнь, — говорит он, — подавишься. »
 «Я просыпаюсь на несколько минут, когда меня несут в барак медсанбата.
Укладывают на пол. И я засыпаю снова.
...Это большая, прекрасная комната. И стекла в окнах. И тепло. Топится печь.
Меня тормошит кто - то. Это сестра в белом халате поверх ватника.
— Давай документы, милый, — говорит она, — нужно в санитарный поезд оформлять.
В тыл повезут.
Я достаю документы из кармана. Вслед за ними выпадает ложка. Ложка?!
— Ложку не потеряй, — говорит сестра.
Ложка? Откуда у меня ложка?.. Я подношу ее к глазам. Алюминиевая сточенная ложка,
А на черенке ножом выцарапано «Шонгин» ... Когда же это я успел ее подобрать? Шонгин,
Шонгин… Вот и память о тебе. Ничего не осталось, только ложка. Только ложка. Сколько
войн повидал, а эта последняя. Бывает же когда последняя. А жена ничего не знает.

Только я знаю... Я упрячу эту ложку поглубже. Буду всегда с собой носить... прости меня,
Шонгин, старый солдат...»
Интересно, понимал ли тогда молодой писатель Окуджава, что он со своей повестью, так же как Гоголь со своей «Шинелью», влился в поток мировой литературы? Что для него эта алюминиевая ложка? Это лодка, которая держит героя повести наплаву жизни.
 

07.07.2024, Берлин