Sonntag, 21. Januar 2024

"Chulu". Tanz von Grete Salus

 Als meine Familie 1998 aus Moskau emigrierte, ließen wir uns in Dresden nieder. Meine Tochter Anya und ich begannen, Jüdische Tänze in der Jüdischen Gemeinde in Dresden zu lernen. Ich hatte einige Tänze in Moskau gelernt, als ich dort an einer jüdischen Schule arbeitete. Da meine Tochter und ich seit unserer Kindheit Balletttänzerinnen waren, fiel es uns leicht, neue Tänze zu lernen. Wir lernten schnell neue chassidische, sephardische und israelische Tänze.

Eines Tages wurden wir bei einer Feier in der jüdischen Gemeinde in Dresden mit dem Tanz "Chulu" bekannt gemacht.  Er wurde sofort, wie auch der „Nigun Attik“, zu unserem Lieblingstanz. Bald begann ich, selbst jüdischen Tanz zu unterrichten und besuchte Seminare in Bad Sobernheim unter der Leitung der berühmten israelischen Tanzlehrerin Tirza Hodes. In einem der Kurse zeigte ich den Tanz "Chulu". Tirza Hodes, die damals schon über 80 Jahre alt war, sagte, dass dieser Tanz von Grete Salus geschaffen wurde.

Im Jahr 2005 wurde ich als Dresdner Künstlerin und Lehrerin für jüdischen Tanz in das Staatsarchiv Dresden zu einem Benefizabend eingeladen, um Geld für die Veröffentlichung eines Buches zu sammeln, das Grete Salus 1945 nach ihrer Befreiung aus einem Konzentrationslager geschrieben hatte. Damals schrieb sie: "„Ich habe Angst vor Menschen. Ich habe vor nichts solche Angst wie vor Menschen." Sie wurde eine der bekanntesten Tanzlehrerinnen Israels für Kinder, die die Schoa überlebt haben. Grete Salus studierte vor ihrer Deportation Ballett an der Tanzschule von Mary Wigman in Dresden. Im Saal des Dresdner Archivs, umgeben von meinen Bildern zum Thema "Thora", tanzten meine Tochter und ich den Tanz "Chulu".


Irina Chipowski, Berlin, 2024


Lebensweg von Grete Salus

Grete Salus wurde am 20. Juni 1910 in Böhmisch-Tnibau (heute: Ceska Trebova) als Grete
Gronner geboren. Ihr Vater hieß Samuel Gronner, ihre Mutter Irene, eine geborene Schick.
Die Mutter kam während der nationalsozialistischen Herrschaft in Auschwitz ums Leben.
Grete Salus absolvierte ihre Schulausbildung und studierte an der Tanzschule von Mary
Wigrnan in Dresden, bekam vor allem hier ihren Bezug zum Ausdruckstanz.
Im Alter von 18 Jahren übernahm Grete die Leitung einer privaten Tanzschule in
Teplitz. Im Rahmen dieser Arbeit unterrichtete sie an verschiedenen
Schulen von Teplitz und Aussig (heute: Usti und Labem). Außerdem war sie in dem jüdischen
Turnverein Makkabi tätig.
1934 heiratete sie den Prager Arzt Dr. Fritz Salus, der am 27. August 1896 in Bensen (heute:
Benesov n.P.) als Sohn des Arztes Dr. Josef Salus geboren worden war. Ein Jahr nach der
Hochzeit übersiedelte Grete Salus zu ihrem Mann nach Prag, wo sie privaten Tanzunterricht
erteilte.
Mit dem Einmarsch der Nazis in Prag veränderten sich ihre Lebensumstände, grundlegend.
Viele Juden wollten sich durch Umschulungsmaßnahmen auf eine Ausreise speziell nach
Palästina vorbereiten, da dort nur Personen mit bestimmten Berufen aufgenommen wurden.
Grete Salus unterstützte solche Kurse in den Bereichen Gymnastik und Tanz. Sie selbst wollte
gemeinsam mit ihrem Mann nach Indien ausreisen. Diese Pläne aber scheiterten.
1942 fiel das Ehepaar den Nazis in die Hände und wurde nach Theresienstadt deportiert. Auch
hier bemühte sich Grete Salus um die Fortsetzung ihrer Arbeit. Unter den schweren
Bedingungen des Lagerlebens unterwies sie vor allem junge Mithäftlinge in Gymnastik und
Tanz, trug so zur Bewahrung eines Meinen Stücks Menschenwürde bei.
Diese scheinbare Sicherheit endete für beide 1944. Die Nazis deportierten sie in das
Vernichtungslager Auschwitz. Fritz Salus wurde wahrscheinlich schon bei der ersten
sogenannten "Selektion" auf die "schlechte Seite" gewiesen und ermordet. Für Grete Salus
begann eine Odyssee. In Oederan, einem Außenlager des KZ Flossenbürg, musste sie
Zwangsarbeit leisten. Im Rahmen von Evakuierungsmaßnahmen gelangte sie schließlich
zurück nach Theresienstadt, wo sie im Mai 1945 befreit wurde. Grete Salus hatte überlebt -
eine unvorstellbare Qual überlebt. Aber wie lebt ein Mensch mit solchen Erinnerungen
weiter? Wie lebt ein Mensch, dem fast alle Familienangehörigen ermordet worden sind?
Grete Salus sah nur einen Ausweg für sich, das Erlebte irgendwie zu verarbeiten: sie schrieb alles auf…
Nach der Befreiung lebte Grete Salus zunächst wieder in Prag. 1949 zog sie nach Israel, zunächst zu ihrem Bruder Alfred (Shlomo) Gronner in den Kibbuz Ein-Gev in der Nähe der syrischen Grenze. Ab dem Jahr 1951 arbeitete sie wieder als Tanzlehrerin im Kinder- und Jugenddorf Hadassim, in das vor allem Holocaust-Waisen aufgenommen worden waren. Seit 1965 lebte Grete Salus in Netanja, wo sie weiter als Tanzpädagogin tätig war.


Die Zeit geht weiter (nach der Befreiung)
(Auszug)

Die Zeit geht weiter,
ehern, unabänderlich
jeder Tag voll neuer Furcht
und neuer Qual.

Du aber wartest,
Deine Seele wartet,
ist nur noch Wille,
der Dich hält,
und deinen schwachen Körper treibt,
der in müde Schwere fällt.

Du kannst nicht mehr und stürzt.
Gleitest hinab in abgrundtiefe
Finsternis,
ins Nichts.
Nein!
Du willst doch leben, musst.
Du willst kämpfen, musst.
Du willst warten, Du musst warten.

Da - ein Ton, ein Laut
dringt an Dein Ohr.
Glaubst du, was du da hörst?
Kein Ton mehr, alles still -
bis plötzlich lautes Rauschen schwillt.
Ein Dröhnen, dass die Erde zittert,
kommt auf Dich zu,
von allen Seiten,
das Dir die Freiheit will verheißen.

Mit staunenden Augen, wie Kinder wohl sehen,
stehst Du und kannst es nicht verstehen.
Zögernd - ein Schritt vor den andern
willst ins geschenkte Leben du gehn.

Ist es ein Traum?
Du darfst?
Du darfst gehen?
So viel Glück - fast Zuviel
Nicht mehr gefangen, wieder ein Mensch.
Frei.
Frei.

Grete Salus


Когда моя семья эмигрировала в 1998 году из Москвы мы поселились в Дрездене. Я и моя дочь Аня стали посещать занятия Jüdische Tänze в еврейской общине Дрездена. Некоторые танцы я разучивала ещё в Москве, когда работала там в еврейской школе. Так как я, а потом и моя дочка с детства занимались балетом, разучивать новые танцы нам было нетрудно. Мы быстро освоили новые хасидские, сефардские и израильские танцы.
Однажды на празднике в еврейской общине Дрездена мы познакомились с танцем „Chulu“. Танцуют его в Шаббат, в переводе он звучит как «Танцуйте!»   Он сразу же, как и „Nigun Attik“, стал нашим любимым танцем. Вскоре я сама стала преподавать еврейские танцы и посещать семинары в Bad Sobernheim под руководством знаменитой преподавательницы израильских танцев Tirza Hodes. Во время одного из занятий я показала танец „Chulu“. Tirza Hodes, которой в то время было уже больше 80-ти лет, сказала, что этот танец создан Grete Salus.
В 2005 году меня, как дрезденского художника и преподавателя еврейских танцев, пригласили в государственный архив города Дрездена на вечер, посвящённый сбору средств для публикации книги, написанной Grete Salus в 1945 году, после её освобождения из концентрационного лагеря. Тогда она писала: «Я боюсь людей. Никого и ничего в жизни я не боюсь больше, чем людей.» Она стала одной из самых известных преподавательниц израильского танца для детей, переживших Schoa. Grete Salus до депортации училась балету в Tanzschule von Mary Wigman в Дрездене. В зале дрезденского архива в окружении моих картин на тему „Thora“, мы с моей дочкой танцевали танец „Chulu“.

Ирина Шиповская,
Берлин, 2024



Грете Салюс родилась 20 июня 1910 года в Бёмиш-Тнибау (сегодня: Ческа Требова) как Грете Гроннер. Ее отцом был Самуэль Гроннер, а матерью - Ирене, урожденная Шик. Ее мать погибла в Освенциме во время нацистского режима.
Грете Салюс закончила школу и училась в танцевальной школе Марии Вигман в Дрездене.
Именно в дрезденской танцевальной школе Вигман она увлеклась экспрессивным танцем.
В возрасте 18 лет Грете стала руководить частной танцевальной школой в Теплице. В рамках этой работы она преподавала в различных школах в Теплице и Ауссиге (сегодня - Усти и Лабем). Она также принимала активное участие в работе еврейского гимнастического клуба "Маккаби".
В 1934 году она вышла замуж за пражского врача доктора Фрица Салюса.Через год после свадьбы Грете Салюс переехала в Прагу к мужу, где давала частные уроки танцев.
Когда нацисты вошли в Прагу, условия их жизни коренным образом изменились.
Многие евреи хотели переквалифицироваться и подготовиться к эмиграции, особенно в 
Палестину, так как туда принимали только людей с определенными профессиями.
Грете Салюс давала курсы по гимнастике и танцам. Сама она хотела
эмигрировать в Индию вместе с мужем. Однако эти планы не осуществились.
В 1942 году супруги попали в руки нацистов и были депортированы в Терезиенштадт. 
Даже здесь Грете Салюс пыталась продолжать свою работу. В тяжелых условиях лагерной жизни она обучала молодых заключенных гимнастике и танцам, тем самым помогая людям сохранить частицу человеческого достоинства.
В 1944 году нацисты депортировали её с мужем в лагерь уничтожения Освенцим. Фриц Салюс погиб в Освенциме. 
Из Освенцима Грете Салюс была переведена в лагерь Одеран. В рамках эвакуации она вернулась в лагерь Терезиенштадт, где была освобождена в мае 1945 года. Грете Салюс пережила невообразимые испытания. Но как человеку с такими воспоминаниями
жить дальше? Как жить, когда почти все члены его семьи были убиты?
Грете Салюс видела только один способ как-то примириться с пережитым: она все записала...
После освобождения Грете Салюс сначала снова жила в Праге, а в 1949 году переехала в Израиль, сначала к своему брату Альфреду (Шломо) Гроннеру в кибуц Эйн-Гев недалеко от сирийской границы. С 1951 года она снова работала учителем танцев в 
деревне Хадассим, куда принимали в основном сирот Холокоста. 
С 1965 года Грете Салюс жила в Нетании, где продолжала работать учителем танцев.



Время идет дальше,
Почти без изменений,
Каждый день полон новых страхов
И новых мучений.

Но ты ждешь,
Твоя душа ждет,
Только жива твоя воля,
Которая держит тебя
И подгоняет твое ослабленное тело Падающее в тяжелую усталость.

Пережить это нет сил, и ты падаешь.
Скользишь в глубокую пропасть тьмы,
В никуда.
Нет!
Ты все же хочешь жить, ты должен.
Ты хочешь бороться, ты должен.
Ты хочешь ждать, ты должен ждать.

Вот- звук,
Который проникает в твое ухо.
Веришь ты в то, что ты слышишь?
Ни звука, все тихо-
Пока вдруг шум не переполняет тебя.
Гул, такой, что дрожит земля,
Идет к тебе со всех сторон,
Чтобы обещать тебе свободу.
С удивленными глазами, как смотрят только дети,
Стоишь ты и не можешь понять.
Нерешительно - шаг за шагом
Хочешь ты войти в подаренную жизнь.

Во сне ли это?
Позволено ли тебе?
Разрешено ли тебе идти?

Столько счастья - почти что слишком,
Больше не заключенный, снова Человек.
Свободен.
Свободен.

Грете Залюс

"Chulu". Tanz von Grete Salus


Samstag, 30. Dezember 2023

«Опрятней модного паркета…»

Мне очень повезло в жизни: лекции по истории искусства Древнего мира в Суриковском институте нам читала сама Евгения Владимировна Завадская. Я знала её знаменитые публикации «Восток на Западе» и «Культура Востока в современном западном мире», эти книги были в библиотеке моего папы. В первый раз я встретилась с ней на моём вступительном экзамене. Я была настолько потрясена, что ничего не отвечая на мой билет, просто сидела и смотрела на Евгению Владимировну, а она с интересом смотрела на меня. Потом мы немного поговорили и остались друг другом довольны. Так я стала её студенткой. В таком состоянии ошеломлённого восторга пребывали все студенты нашего института во время лекций доктора философии Завадской. Аудитория была небольшая – обыкновенный класс. Но он был до отказа набит молодёжью. Ребята сидели за столами и на столах, стояли у стен, приходили из других институтов «послушать Завадскую». Популярность Евгении Владимировны была огромной. Проникновение в глубочайшие пласты мировой культуры на каждой лекции было настолько многогранно, всеобъемлюще и в то же время просто для нашего восприятия, доступно, что сравниться с нашим любимым преподавателем не мог никакой другой профессор.

«Евге́ния Влади́мировна Зава́дская (29 мая 1930, Москва, СССР — 27 мая 2002, Москва, Российская Федерация) — советский и российский востоковед-китаист, историк искусства, переводчик. Кандидат искусствоведения, доктор философских наук.

Родилась в семье служащего. Духовная дочь о. Александра Меня. В 1953 году окончила исторический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова. В 1950—1954 годах — научный сотрудник Музея восточных культур, в 1954—1957 годах — Института философии АН СССР, с 1957 года по 2002 год — Института востоковедения АН СССР/РАН.

В 1962 году защитила диссертацию на соискание учёной степени кандидата искусствоведения по теме «Живопись гохуа в новом Китае. (О традиции и новаторстве)».

В августе 1968 года поставила подпись под письмом против введения в Чехословакию войск СССР и в защиту участников демонстрации 25 августа 1968 года, состоявшейся на Красной площади. Вследствие этого советские органы власти «требовали её увольнения» из Института востоковедения. Значительными усилиями заведующего Отделом Китая Института востоковедения АН СССР Л. П. Делюсина и директора института Б. Г. Гафурова увольнение не состоялось. В то же время Завадской запретили посещать Китай. Синолог А. И. Кобзев отмечал, что вследствие этого инцидента, а также из-за дружбы с рядом интеллектуалов и получения наставлений у богослова А. В. Меня Завадская «совершенно несоразмерно со своим научным весом и обилием публикаций почти до перестроечных времён пребывала в статусе невыездного младшего научного сотрудника».

В 1984 году защитила диссертацию на соискание учёной степени доктора философских наук по теме «Эстетические проблемы живописи старого Китая». Ранее длительный период Завадскую не допускали к защите диссертации по политическим причинам.

Преподавала в Институте им. В. И. Сурикова, в 1990-х годах работала на Тайване, читала лекции по русской литературе, переводила на китайский язык стихи Мандельштама, Бродского, других поэтов.

В тайваньский период своей жизни взяла себе псевдоним Бай-чжи (букв. «Чистый Лист» или «Белая Бумага»), который был получен от художника и искусствоведа Чэнь Чуань-си. Участвовала в ретрите, проводимом в женском монастыре под Тайбэем. Планировала остаться на Тайване до конца жизни.»

Тяжело заболела на Тайване. Вернулась в Москву и сильно страдала от боли. Впоследствии скончалась от рака.»

Я привела цитаты из «Википедии» для того, чтобы дать вам почувствовать, что за человек была Евгения Владимировна. В Суриковском были счастливые времена, но бывали и страшные. Так однажды нам объявило руководство института, что лекции Завадской отменяются, потому что преподаватель уволен. В директорате нам объяснили, что отстранение педагога кафедры Западного искусства вызвано внешними причинами. Мы конечно понимали, что это за причины: уже тогда, в середине 90-х годов прокатилась по институту угрожающая славянофильская волна, на гребне которой восседала преподавательница перспективы по фамилии Тимрод, взывающая к студентам выходить на массовые шествия с хоругвями во славу православной России; с другой стороны образовалась мощная команда под руководством Ильи Глазунова, с откровенным чекистским душком, направленная на борьбу с космополитизмом. С тех пор нам уже не довелось больше увидеть Евгению Владимировну Завадскую.

Но сегодня, под Новый год, я хочу рассказать об одном литературном вечере, организованном нашим любимым педагогом. Когда я была ещё на первом курсе Суриковского института, Евгения Владимировна пригласила всех на свою новогоднюю лекцию в большом зале института, посвященную творчеству А.С.Пушкина. «Зима у Пушкина»- так звучал лейтмотив этого вечера. Вход был свободным. Я пригласила мою маму.

Зал был полон. Студенты стояли у стен. За окнами, в темноте, бушевала метель. Все в тишине ловили каждое слово любимого преподавателя. Я попробую восстановить по памяти фрагмент этой лекции:

«Опрятней модного паркета

Блистает речка, льдом одета.

 Всё, что описано в этом стихотворении, происходит в быстром движении слева направо, как кадры из фильма. Пушкин мчится в кибитке домой из роскошного холодного Петербурга в свою деревню. Он видит перед собой знакомый пейзаж, речку, которая напоминает ему навощенный паркет бальных залов петербургских дворцов, и тут же даёт понять читателю об его отношении к столичной жизни: родная речка под снежным покрывалом опрятней и желанней для поэта, чем столичное болото.

Мальчишек радостный народ

Коньками звучно режет лёд;

Здесь двойное движение. Пушкин из-под медвежьей дохи своей кибитки видит деревенских ребятишек, которые, прикрутив верёвками коньки к валенкам, рассекают прозрачный до метровой глубины лёд. (Мне очень знакомо это чувство полёта, когда ты катаешься на коньках не на залитом в парке катке, а на реке. Тогда, сквозь толщу прозрачного льда, видно тёмное дно и каждое движение твоих коньков гулом отдаётся на льду по всей реке.)

На красных лапках гусь тяжёлый,

Задумав плыть по лону вод,

Ступает бережно на лёд,

Скользит и падает; весёлый…

Пушкин едет дальше. Вот промелькнул жирный белый гусь, уже давно набравший достаточно веса для рождественского стола, вот уже он смешно упал на льду… И взрываются смехом мальчишки на коньках или сам Пушкин, любивший посмеяться над курьёзными явлениями в жизни? Кто - «весёлый?»

Но мы уже никогда не узнаем этого, вместе с поэтом мы уже далеко от происшествия с гусем.

Мелькает, вьётся первый снег,

Звездами падая на брег.

(«Евгений Онегин» глава 4)

Оказывается, это снег «весёлый». Это он, первый в этом году, завалил все дома в деревне белыми сугробами, реку сровнял с берегами ослепительным покрывалом, он первый вышел встретить опального поэта на пути из страшного Петербурга в родное Михайловское.»

Все собравшиеся в зале Суриковского института были заворожены лекцией Евгении Владимировны. И мы с моей мамой, совершенно очарованные, поплыли под снежными хлопьями, усиливающимися с каждой минутой, на электричке в своё Пушкино, к нашей речке Серебрянке, уже закованной стойким новогодним льдом.

 

Ирина Шиповская, 30.12. 2023, Берлин 

Samstag, 4. Februar 2023

Тайна Дины Рубиной

Каждый читает Дину Рубину для себя. То есть про себя. Вслух её читать невозможно. Моментально теряется пленительная проникновенность диалога: с тобой, только с тобой одной, и никого рядом. И когда этот редкостный контакт с Диной Рубиной налажен, ты растворяешься в музыке её новелл.

Я уверена, что это происходит с каждым, кто хоть раз держал в руках её книги. А таких людей – весь земной шар. Масса литературоведов и критиков изучают творчество Дины Рубиной, во всех его многоплановых гранях. Я этого делать не собираюсь, а хочу просто-напросто открыть вам одну её тайну, которая вряд ли попала на страницы литературоведческих исследований.

Дина Рубина, классик и современник в одном лице, олицетворяет собой античный подход к литературе. Профессиональный музыкант, она строит ткань своего повествования по древнегреческим законам, где основополагающую роль играет катарсис. Но у неё этот кульминационный момент взлёта души читателя происходит не в финале произведения, он спрятан в ткани текста. Каждый раз, когда твоя душа замирает в ожидании ослепительной вспышки ключевого события в новелле, когда рвётся повествовательный ряд и литература выходит из берегов прозы в океан поэзии, встречает тебя перед вратами рая или ада простое слово: «Калитка».

Если следовать схеме: завязка – кульминация – развязка, то «калитка» всегда предваряет кульминацию новеллы.  Я хочу привести вам несколько примеров творчества Дины Рубиной:

Фрагменты из повести «На солнечной стороне улицы»:

«…У калитки стояла минут пять, и любое движение собственной поднявшейся руки отзывалось внутри ледяным ожогом. Потом решилась: толкнула калитку и ступила во двор, в ласковые мятущиеся блики солнца на жёлтом кирпиче вымытой с вечера дорожки.» 

(Вера говорит Герману Алексеевичу о гибели его сына, Станислава):

«- Вера…- осекшись, выговорил старик. Она молчала. Руки висели плетьми.

- Он…живой?

Она мотнула головой и выдавила шёпотом:

- Поедем…

Тяжело ударились о землю садовые ножницы.»

«- Помоги сойти, - глухо проговорил старик, лунатически нащупывая перекладину лестницы. Она бросилась, обняла его колени, чуть ли не принимая на себя тяжесть грузного тела, и когда затряслась и ткнулась подбородком в его грудь, он сказал строго:

- Молчи! Выдь за калитку, жди меня…»

«А смерть… смерть со всеми своими тягостными неудобствами, уже прошла, и была настолько неинтересна ей, что ещё много месяцев спустя после похорон она приходила к дяде Мише, лишь у калитки вспоминая, что ни во флигеле, ни на гамаке его больше нет…»

«Так вот, помню то, последнее, с папой, лето в кишлаке Гайрат… Я гуляю один по крутым пыльным улочкам, а навстречу – незнакомый узбек, улыбается, берёт меня за руку, открывает калитку. Это его сад. И бесконечно ласково, сладко журчит арык в знойной тишине… Один этот звук способен унять жажду. Хозяин сада кладёт мне за пазуху тёплую кисть винограда, три яблока, горсть алычи, даёт в руки только что выловленную из тандыра обжигающую лепёшку, и я перекидываю её из ладони в ладонь и дую на неё, дую… Сколько раз потом военными зимами я вспоминал эту горячую лепёшку и кислую, но божественно ароматную алычу!» 

«… страх перед безличным, великим, грозным, неопределимым и неопределённым пространством… - этим океаном времени, который каждый должен переплывать в одиночку…»


Фрагмент из повести «Любка»:

«…А стулья и вправду оказались чудом из прошлой, дореволюционной ещё, жизни – с нежной шёлковой обивкой: по лиловому полю кремовые цветочки завиваются – осколок какого-нибудь гамбсовского гарнитура, неведомо какою судьбой занесённый в захолустье азиатского городка. Стулья стояли теперь по обе стороны круглого стола с обшарпанными слоновьими ногами, девственно лиловели обивкой, и напоминали двух юных фрейлин, случайно оказавшихся на постоялом дворе.»


Новелла «По субботам»:

«Завернув в свой переулок, Евка удивилась так, как вероятно никогда в своей жизни не удивлялась. У её калитки стоял Акундин, и это событие было как бомба, которую бросил в партер дирижёр симфонического оркестра.»

«Евка открыла калитку, пропустила его вперёд и спросила:

- Ты просто так пришёл, в гости?

- Просто так, - засмеялся Акундин. - В гости…»

«Она проводила его до калитки и ещё с полминуты глядела вслед, подпрыгивая на снегу в домашних тапочках. То на одной ноге, то на другой.»


Новелла «Этот чудной Алтухов»:

«Алтуховскую калитку я долго не могла найти, потом меня завели в какой-то тупик и показали длинный одноэтажный дом. В нём жило много семей, и Алтухов снимал угловую комнату.

Он увидел меня и испугался.

- О господи! – сказал он. – У тебя крылья промокли!»

«Я просто ощущала такую жгучую потребность. Чтобы к ним не нужно было ехать полтора часа на старых, замызганных автобусах, которые сохранились только в старом городе, чтобы не надо было искать по тупикам их калитку, и чтобы в коридоре не висели эти страшные вопрошающие рога, и вообще чтобы Юрка не спал больше на старом алтуховском диване…»


Повесть «Двойная фамилия»:

«Сквозь дрёму я услышал, как скрипнула калитка, прошелестели по траве чьи-то шаги. Не знаю, каким чутьём, каким звериным чутьём я почувствовал неладное, но вдруг открыл глаза резко повернул голову к окну… Твой отец убегал по тропинке к калитке…»


Новелла «Больно только когда смеюсь»:

«Паломники – это народ тяжёлый. Они бледнеют перед калиткой в Гефсиманский сад, дрожа, припадают к камням, судорожно крестятся и бормочут.»


Повесть «Белый осёл в ожидании спасителя»:

«-Смотри, - сказала дочь, открыто кладбище! И правда, калитка в железных воротах старого христианского кладбища Долины Духов была приотворена…»


Новелла «Гробница малых пророков»:


«Посреди двора за железной запертой на замок оградой виднелась… Я не знаю, как это описать. Глубокая яма? Широкая нора? Вход в подземелье? Словом, за железной калиткой круто вглубь, в утробу чёрной земли вели стёртые каменные ступени и пропадали во тьме.»

Калитка открывает вход в небесные врата или в преисподнюю. О сложных лабиринтах детской психологии рассказывает Дина Рубина в новелле «Дом за зелёной калиткой»:


«Толкнув изумрудно-зелёную калитку, я попадала во двор, который нёс на себе отпечаток некой тайны. Здесь даже в самые знойные дни было прохладно и тенисто. Весь двор поверху перекрывали густо разросшиеся виноградные лозы. Они карабкались по специально врытым для них деревянным кольям, стелились сверху по перекрытиям, свешивая, словно в изнеможении, щедрые райские кисти.» «Муж моей учительницы, почему-то воровато оглянувшись на зарешеченное окно комнаты, молча хватал меня за руку и совал большую виноградную кисть. Лицо при этом ничего не выражало и было скорее сердитым, чем добрым. Всучив виноградную кисть, он, так же воровато поглядывая на окно, подталкивал меня к калитке, мол: «Иди, иди, знай своё дело.» Пролепетав «спасибо», я выскакивала за калитку и несколько метров мчалась по инерции. Затем тормозила и шла медленно, неторопливо отрывая от кисти и отправляя в рот по ягодке.» 


И, наконец, самая любимая моя новелла, «Яблоки из сада Шлицбутера»:


«В ту минуту, как взглядом я проводила улетающий к потолку журавлиный клин оконных переплётов и под усилившийся запах яблок полетела в обморочную глубину гулкого колодца, я вынырнула в до боли знакомом месте и, оглядевшись, поняла, что стою в дверях дедовского сарая, в тихом и зелёном Рыночном тупике Кашгарки. Мгновенно выяснилось, что я клянчу у деда полтинник на кино, а дурная и ленивая собака Найда, не признающая своих, рвёт цепь и беснуется у калитки.» «Старуха прищурилась удивлённо: «А ты что – понимаешь идиш?» Я покраснела, пробормотала что-то и ринулась в калитку…» «Ха! Жуковские!.. – кричал Гриша, торжествуя. – Она мне рассказывает про Жуковских! Да мы жили калитка в калитку – знаешь сколько лет?»


В этих отрывках отражён переход как из мира материального в нематериальный: жизнь – смерть, так и поэтического: повседневность – полёт фантазии. Вполне возможно, что у Дины Рубиной был в памяти инфернальный прототип калитки, не той, настоящей, из её солнечного ташкентского детства, а той, о которой пела Дина Дурбин.


   

«Калитка»


 (слова: Алексей Будищев, музыка: Всеволод Буюкли 1898) 


Лишь только вечер затеплится синий,

 Лишь только звёзды зажгут небеса 

И черёмух серебряный иней

 Жемчугами украсит роса.

 Отвори потихоньку калитку 

И войди в тихий садик, как тень.

 Не забудь потемнее накидку,

 Кружева на головку надень. 

Там, где гуще сплетаются ветки, 

У беседки тебя подожду

 И на самом пороге беседки

 С милых уст кружева отведу. 

Отвори потихоньку калитку 

И войди в тихий садик, как тень.

 Не забудь потемнее накидку,

 Кружева на головку надень.


Дина Дурбин, певица и актриса, звезда Голливуда, родилась в 1921 году. В 1943 году она снялась в фильме «Сестра его дворецкого», в котором исполнила романсы на русском языке: «Эй, ямщик, гони-ка к «Яру», «Две гитары» и «Калитка». Романс «Калитка» в её исполнении был очень популярен в СССР. Дина Рубина могла слышать его на пластинках в своём глубоком детстве. Может быть она ощущала подспудное родство душ с американской певицей еще и по схожести их имён. Но так или иначе, для меня, во время бдений моих над страницами Дины Рубиной, магическое слово «Калитка», как шифр, как пароль, как музыкальный аккорд, сразу переворачивало наизнанку всё произведение.


Так новый роман Дины Рубиной «Маньяк Гуревич», доставленный мне со всеми перипетиями военного времени из Москвы через Прибалтику, Польшу, Бремен в Берлин, практически до самых последних страниц был закрыт для меня. Я прочла последние строки:

«Он легко рассмеялся рыдающим голосом, - клён и берёза, старые клён и берёза в окне, объятые негасимой любовью! – вытер пальцами глаза и уже совсем спокойно произнёс:

- Да ладно тебе, это автобусы. Такую пыль вздымают, не проморгаешься…»

И тут я вспомнила, что уже видела где-то два дерева, крепко сплетённые друг с другом в вечном объятии. Я тут же полезла в книжный шкаф, и книга сама открылась мне на нужной странице: это была фотография дуба и берёзы в Ясной Поляне. Рядом стихотворение Афанасия Фета:


Учись у них — у дуба, у березы.

Кругом зима. Жестокая пора!

Напрасные на них застыли слезы,

И треснула, сжимаяся, кора.

Всё злей метель и с каждою минутой

Сердито рвет последние листы,

И за сердце хватает холод лютый;

Они стоят, молчат; молчи и ты!

Но верь весне. Ее промчится гений,

Опять теплом и жизнию дыша.

Для ясных дней, для новых откровений

Переболит скорбящая душа.


Афанасий Фет дружил со Львом Толстым и эти два дерева были ему знакомы. Думала ли о поэте Дина Рубина, когда создавала своего главного героя, врача – психиатра по профессии? Фет был фигурой трагической и комической одновременно. Он мог себе позволить, будучи помещиком – землевладельцем, писать возвышенные лирические стихи и разъезжать по деревне на ослике в смешной повозке, напоминающей возок Арлекина из Комедии дель Арте в спектакле «Король Луны». (Тут вспоминается Гоголь с его «Записками сумасшедшего»). Кстати, ослика Фет называл ни много ни мало как «Некрасов». Афанасий Фет, как никто другой, был далёк от народнической поэзии и её «прогрессивных взглядов».

Так же далеко от пропаганды и творчество Дины Рубиной. Но ещё более роднит её, музыканта и поэта, с творчеством Афанасия Фета то, о чём он сам писал в своих письмах: «То, что Чайковский говорит – для меня потому уже многозначительно, что он как бы подсмотрел художественное направление, по которому меня постоянно тянуло и про которое покойный Тургенев говаривал, что ждёт от меня стихотворения, в котором окончательный куплет надо будет передавать безмолвным шевелением губ.

Чайковский тысячу раз прав, так как меня всегда из определённой области слов тянуло в неопределённую область музыки, в которую я уходил, насколько хватало сил моих.»


Окончательно примирило меня со странным героем Дины Рубиной в романе «Маньяк Гуревич» стихотворение Фета, в котором ключевым словом является «Калитка»:


В темноте, на треножнике ярком

Мать варила черешни вдали…

Мы с тобой отворили калитку

И по тёмной аллее пошли.


Шли мы розно. Прохлада ночная

Широко между нами плыла.

Я боялся, чтоб в помысле смелом

Ты меня упрекнуть не могла.


Как-то странно мы оба молчали

И странней сторонилися прочь…

Говорила за нас и дышала

Нам в лицо благовонная ночь.


Так, с помощью поэзии Фета, я спела оду «Калитке» Дины Рубиной. И, хотя перед моими глазами, во время чтения её произведений проходят вереницами окна, двери, ворота, заборы, ограды, стены, скалы, ущелья и пропасти, калитка остаётся самым сакральным, основополагающим термином перехода в иное измерение.


Ирина Шиповская






    


 


  


Samstag, 31. Dezember 2022

Моя первая книга

Когда мне было 2 года, на Новый год я получила в подарок книгу. Это был роскошный тяжёлый фолиант, напечатанный на дорогой плотной бумаге с потрясающими большими цветными иллюстрациями и глянцевой суперобложкой. Эта книга всю мою жизнь была со мной: и весь мой пушкинский и московский периоды, и эмиграцию в Германию, и Дрезден, и Баден-Вюртемберг, и Баварию, и Берлин; пережила бесконечную череду съёмных квартир, переездов, чемоданов. Сейчас она, как всегда, со мной. На яркой обложке – Оле Лукойе со своим волшебным зонтиком, напоминающим китайскую ширму. Сам Оле Лукойе выглядит очень нарядно: на нём зелёный бархатный камзол с красной розой в петлице, накрахмаленный стоячий воротник и атласный золотой галстук. Ночной гость мягко ступает в своих балетных чёрных башмаках и дружественно приподнимает рукой свой цилиндр в знак приветствия. Другой, страшный чёрный зонтик, он держит под мышкой закрытым, но хорошо заметно, что он гораздо больше того, красивого, яркого, который он уже открыл над нами.

Я помню очень отчётливо, что папа привёз книгу из Москвы. Тогда ещё у нас не было привычки заворачивать книги в подарочную бумагу, потому что такой бумаги не было. Поэтому, когда папа вытащил её из портфеля, я могла сразу же насладиться её свежим типографским запахом и блеском красок. Сейчас я уже могу прочесть, что книга была издана в Праге в 1966 году в издательстве АРТИЯ. Художником её был Иржи Трнки. В моей берлинской книжной коллекции находится ещё одно прекрасное издание книги с иллюстрациями этого художника «Еврейские сказки».

Моя первая книга называлась «Ганс Христиан Андерсен. Сказки». И сразу после весёлой и манящей суперобложки ты окунался в чёрный омут фантазий писателя. На форзаце в разворот представлены фантомы Андерсена, вырезанные им из бумаги. Здесь и виселицы с висящими на них Пьеро с гигантскими сердцами в руках, и танцовщицы, балансирующие на одной ножке на крыле бабочки или на высоком дереве, в гнезде аиста; здесь тролли и кобольды, со страшной ухмылкой открывающие бумажный занавес бесовского театра; здесь ведьмы, летящие на метле и руки, превращающиеся в крылья.

Андерсен вырезал силуэты из бумаги всю свою жизнь. Этому искусству он научился у своего отца, а тот следовал народной датской традиции поздравлять односельчан такими самодельными открытками. Но для Ганса Христина процесс вырезания из бумаги вылился в мощный импульс для вдохновения. Когда он колдовал своими быстрыми ножницами над листом бумаги, рождались его несравненные сказки. Жизнь писателя, испытавшего и голод, и холод, и лишения, и невзгоды, была далеко не лёгкой. Но даже к самым тяжёлым её проявлениям он научился относиться с лёгкой долей иронии. Вот эту-то иронию я и разглядела в силуэтах, представленных на форзаце книги.

Я верю, что какими бы ни были испытания, которым подвергает нас судьба, меня будет хранить волшебник Андерсен со своими странными сказками и странными силуэтами. До тех пор, пока моя первая книга будет со мной.

 Ирина Шиповская    01.01.23


Montag, 26. Dezember 2022

Тень

 «Ему стало неприятно, не столько потому, что тень ушла, сколько потому, что он вспомнил историю о человеке без тени, известную всем и каждому у него на родине, в холодных странах. Вернись он теперь домой и расскажи, что с ним приключилось, все бы сказали, что он пустился в подражательство, а это ему было без нужды. Вот почему он решил даже не заикаться о происшествии тенью и умно сделал.»

Г. Х. Андерсен «Тень»


Сейчас, когда страшная чёрная тень войны накрыла Украину, когда после бомбёжек в домах и на улицах городов царит тьма и прячет под собой окровавленные руины, я хочу вспомнить людей, которые первыми в литературе критически и со всей серьёзностью отнеслись к фатальной природе тени.

Кто был тот, который рассказал когда-то историю человека без тени? Адельберт фон Шамиссо, французский граф, во времена французской революции ещё ребёнком лишился фамильного замка, титула, родины, семьи, благосостояния, буквально превратился в тень. Оказавшись в Берлине, он вынужден был мастерить бумажные цветы на продажу, чтобы заработать на пропитание. Будучи уже молодым человеком, Шамиссо удалось наняться гувернёром в богатую семью в Бранденбурге. Коротая зимними вечерами время при свечке, он пишет сказочную повесть «Необыкновенное жизнеописание Петера Шлемиля». 

Это повесть о человеке, продавшем свою тень дьяволу. Но это не просто сказка. Шамиссо удалось в своём повествовании глубоко препарировать природу тени, вернее всего того теневого, негативного, что присуще человеку, падкому на наживу, мечтающему о власти, подобострастии окружающих, почёте и уважении. Грандиозные планы Шлемиля рухнули по одной простой причине - отсутствии его собственной тени. Никто не захотел знаться с человеком, у которого такая запущенная и, наверное, заразная болезнь. Тут и начались для бедного Шлемиля настоящие «хождения по мукам». И никакие деньги ему не помогли. Само имя героя – Шлемиль – Шлимазл - Неудачник с самого начала предопределяет характер персонажа.

Сказка была опубликована в 1813 году в Берлине. Через год Э.Т.А. Гофман, приехав из Лейпцига, смог сам выразить автору своё восхищение этой сказкой. А в 1815 году в своём «Приключении в Новогоднюю ночь» Гофман даже включил Петера Шлемиля в канву этой страшной сказочной повести, где один из героев отдаёт в подарок возлюбленной своё отражение в зеркале. 

Тени Шамиссо и Гофмана не давали покоя давнему почитателю их творчества, Г. Х. Андерсену. В 1847 году он пишет сказку «Тень». В ней главный герой сам освобождает свою тень от необходимости быть привязанной к своему хозяину. В конце концов тень женится на принцессе, а её хозяин кончает жизнь на плахе. Андерсен, кроме сочинения сказок, очень увлекался вырезанием теневых фигурок из чёрной бумаги и все они носили трагический или демонический характер.

Оно и понятно, ведь человеку с древнейших времён был присущ этот первобытный ужас, мистическое преклонение перед тенью. В пещерах это были тени убитых животных, обрисованные на стенах древесным углём. Они символизировали души предков. В Месопотамии и Египте скульптуры богов и богинь отбрасывали тени на стены храмов. В отличие от оригиналов, они могли двигаться, и, при необходимости, говорить. Тени задабривали: приносили им жертвы, цветы, курили благовония.  В Греции в театре актёры искусно работали с тенями, изображая обитателей Аида. Знаменитые старинные театры теней Китая, Индии, Индонезии представляли силуэтные изображения из пантеонов богов и богинь, вырезанные из пергамента и ярко раскрашенные, подсвеченные масляными лампами.

Прошли века, тысячелетия, а ужас перед тенью остался. В связи со всем написанным хочу только добавить, что сейчас в Кремле сидит тоже тень. Но не гофмановский альраун или кобольд, подвергшийся изучению доктора Проспера Альпануса, а мнемонический образ, вызванный к жизни для уничтожения тысяч мирных людей за карточным столом в Лефортово. И повинен во всём граф Яков Вилимович Брюс. 

Примечание для любознательного читателя. Ещё одним поклонником Адельберта фон Шамиссо и Э. Т. А. Гофмана был Александр Васильевич Чаянов, экономист, учёный, писатель. Фрагмент про графа Брюса принадлежит повести Чаянова «Необычайные, но истинные приключения графа Фёдора Михайловича Бутурлина», 1924. Автор повести был расстрелян в марте 1937 года. Так тень НКВД опять, в который раз, сжала свои щупальца на горле художника.

Ирина Шиповская

Записано в бреду коронавируса, в ночь перед Рождеством, декабрь 2022.

Иллюстрации к сказкам Э.Т.А.Гофмана

Иллюстрации к повести «Необыкновенное жизнеописание Петера Шлемиля» Адельберта фон Шамиссо


Sonntag, 23. Oktober 2022

Жертва (Парадоксы интерпретации одной песни)

Моя маленькая внучка учится ходить. И я ей пою «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца…», песню, которую мы учили в детском саду. Ничего удивительного, наш любимый детсадовский репертуар - «Шёл отряд по бережку» и «Там вдали за рекой». Такое было время. Память о героях гражданской войны, павших в боях за свободу и независимость своей родины, была и остаётся для меня священной.

И вот я пою «Орлёнок, орлёнок…», а у меня получается «Козлёнок, козлёнок…». Почему? Меня этот вопрос заинтересовал, и я решила обратиться к истории создания песни. Оказалось, что она была написана в 1936 году поэтом Яковом Шведовым на музыку композитора Виктора Белого к спектаклю Театра имени Моссовета «Хлопчик» драматурга Марка Даниэля. Песня посвящена одному из родоначальников комсомола Герасиму Фейгину.

Сюжет спектакля повествует об эпохе Гражданской войны в Белоруссии. Городок близ Молодечно заняли белополяки, и 15-летний сирота, ученик сапожника, а ныне красноармеец Зямка Копач попадает в тюрьму со своими однополчанами. Узнав, что их командиру Андрею Кудрявцеву грозит расстрел, Зямка обманывает охрану, убегает из тюрьмы и связывается с подпольем, которое отбивает Кудрявцева. В тюрьме Зямка сочиняет песню, которая в итоге становится гимном отряда. Первый вариант текста принадлежал автору пьесы.

Вторую жизнь приобрела песня в годы Великой Отечественной войны. Особенно широкое распространение песня получила среди партизан. В партизанских отрядах она была и паролем, и отрядной песней. Многие комсомольцы-разведчики, бойцы Красной Армии и партизанских отрядов повторили подвиг героя песни, многих из них в отрядах так и звали - Орлёнок. Для поддержания боевого духа бойцов Красной Армии во время войны в 1943 году тиражом в 25 тысяч экземпляров в войска была разослана книжечка с песней «Орлёнок».

Первый исполнитель песни, певец Александр Окаёмов, пел «Орлёнка» на Всесоюзном радио. Затем он стал бойцом народного ополчения консерваторского батальона имени Чайковского. Был ранен в боях, попал в плен и оказался в страшном Кричевском лагере, где организовал с товарищами группу сопротивления. Группа была раскрыта, но пытки не заставили Александра и его друзей, Геннадия Лузенина и Абрама Дьякова, выдать имена остальных подпольщиков. Когда организаторов повели на казнь, за несколько мгновений до расстрела 21 февраля 1943 года Александр Окаёмов запел «Орлёнка». Ныне фамилии погибших артистов занесены на мраморную доску в Концертном зале им. Чайковского, а на месте их расстрела поставлен обелиск. (Википедия)

Для постановки в Москве композитор Виктор Белый предложил поэту Якову Шведову написать песню заново, и она приобрела в СССР массовую популярность.

Текст Шведова:

Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди.
Навеки умолкли весёлые хлопцы,
В живых я остался один.

Орлёнок, орлёнок, блесни опереньем,
Собою затми белый свет.
Не хочется думать о смерти, поверь мне,
В шестнадцать мальчишеских лет.

Орлёнок, орлёнок, гремучей гранатой
От сопки врагов отмело.
Меня называют орлёнком в отряде,
Враги называют орлом.

Орлёнок, орлёнок, мой верный товарищ,
Ты видишь, что я уцелел.
Лети на станицу, родимой расскажешь,
Как сына вели на расстрел…

Что напоминает мне постоянно повторяющийся рефрен песни? Заключительный стих пасхальной «Агады». Марк Даниель использовал классический приём для создания своего шедевра на идиш: как эхо звучит в песне знаменитая молитва «Хад гадья» - «Один козлёнок». Ортодоксальные евреи поют её во время Седера, пасхальной трапезы. В книгу Агады этот текст вошёл в первоначальном варианте на арамейском языке.

«Хад Гадья» — еврейская песня на арамейском языке; часть Пасхальной «Агады», поётся по окончании послетрапезных церемоний в первый и второй вечер еврейской Пасхи.

По форме и содержанию является народной колыбельной песнью. Долгое время её считали аллегорическим стихотворением, иллюстрирующим принцип возмездия, провозглашенный в книге Исхода («око за око»); в действительности же она является подражанием одной германской народной балладе, в свою очередь, позаимствованной из древней французской песни.

Если пражское издание Пасхальной «Агады» 1526 года ещё не содержит «Xад Гадья», то она имеется вместе с немецким переводом в издании 1590 года, вышедшем в том же городе.

Дословный перевод:

«Козлика, козлика отец мой купил, два зузим за него заплатил; козлика, козлика, одного только козлика.

Кошка пришла и скушала козлика, которого купил мой отец за два зузим; козлика, козлика, одного только козлика.

Собака пришла и укусила кошку, съевшую козлика, которого купил мой отец за два зузим; козлика, козлика, одного только козлика.

Палка пришла и ударила собаку, укусившую кошку, съевшую козлика, которого купил мой отец за два зузим, козлика, козлика, одного только козлика.

Огонь пришёл и сжёг палку, ударившую собаку, укусившую кошку, съевшую козлика, которого купил мой отец за два зузим, козлика, козлика, одного только козлика.

Вода пришла и погасила огонь, сжёгший палку, ударившую собаку, укусившую кошку, съевшую козлика, которого купил мой отец за два зузим, козлика, козлика, одного только козлика.

Бык пришёл и выпил воду, погасившую огонь, сжёгшийо палку, ударившую собаку, укусившую кошку, съевшую козлика, которого купил мой отец за два зузим, козлика, козлика, одного только козлика.

Резник пришёл и зарезал быка, выпившего воду, погасившую огонь, сжёгший палку, ударившую собаку, укусившую кошку, съевшую козлика, которого купил мой отец за два зузим, козлика, козлика, одного только козлика.

Ангел смерти пришёл и унёс резника, зарезавшего быка, выпившего воду, погасившую огонь, сжёгший палку, ударившую собаку, укусившую кошку, съевшую козлика, которого купил мой отец за два зузим, козлика, козлика, одного только козлика.

Пресвятой, да будет благословенно Его имя, явился и ангела смерти низвёрг… Ангела смерти, унесшего резника, зарезавшего быка, выпившего воду, погасившую огонь, сжёгшего палку, ударившую собаку, укусившую кошку, съевшую козлика, которого купил мой отец за два зузим, козлика, козлика, одного только козлика».

В 1731 году Филипп Никодем Лебрехт, издал в Лейпциге трактат под заглавием «Козлик единственный, замечательная загадка из еврейской восточной литургии, представляющая судьбу еврейского народа со времени их исхода из Египта доныне и впредь до пришествия, постоянно ожидаемого Мессии». (Википедия) 

В примечаниях к некоторым изданиям «Агады» сказано, что этот рассказ содержит в себе аллегорическую истину: преступникам не уйти от наказания.  

Лейтмотив этой песни – искупительная жертва. Козлёнок, которого приносят в жертву поворачивает историю так, что Ангел смерти в конце концов будет повержен. Отсюда же и восходит обряд во время праздника искупления грехов, Йом Кипура: из Иерусалимского храма выводят козла, на рогах которого намотаны красные тряпицы. Его ведут в пустыню или сбрасывают со скалы. Называют его «Азазель» - «козёл отпущения», на него возлагают молящиеся все свои грехи. 

Существует легенда, что знаменитый раввин и мудрец Менахем Мендель, который ставил истину превыше всех талмудических запретов и усердных молитв, мог перед праздником покаяния сам превращаться в ритуального козла отпущения. Об этом повествует одна старинная еврейская легенда: Бедный штопальщик чулок Ляйб потерял свою табакерку и жаловался Всевышнему, что ничего у него не осталось, ни учения у него нет никакого, читать-писать он не может, поэтому не в силах проникнуться божеской благодати. Ему явился волшебный козёл, который пожертвовал для него своими роскошными рогами, чтобы бедняк сделал себе табакерку.  Когда Ляйб нюхал табак теперь, к нему в голову приходили мудрые мысли. Так он стал талмудистом и уважаемым человеком в Коцке. Волшебный козёл помог таким чудесным образом духовно прозреть не одному Ляйбу, а и другим беднякам Коцка. В городок стали съезжаться паломники. Они рассказали, что Менахем Мендель на смертном одре заповедал им посетить мудрецов из Коцка, так как он передал им свои священные знания.

Всем знакома песенка «Жил был у бабушки серенький козлик». Но мало кто знает, что впервые этот стих был опубликован ещё в 1713 году на польском языке. А на идиш песенка о козлике звучит так: «цигеле, вигеле,лиделе». А в 1812 году братья Гримм опубликовали сказку «Волк и семеро козлят». Была ли это только народная сказка или призыв к борьбе с Наполеоном?

И сейчас, когда Путин вероломно напал на Украину, когда весь мир с ужасом смотрит на русских, которые убивают и казнят тысячи ни в чём не повинных мужчин, женщин, детей, сами идут на убой ради своего фюрера, каждый ищет в своём соседе «козла отпущения», жертву.

О жертве пелось в песне Марка Даниэля, о жертве молитва «Хад гадья», о жертве «Серенький козлик». Доколе? Сколько жертв ещё нужно принести Молоху войны? Нет ответа.

Вспомним же и мы древние истоки праздника отпущения грехов и в наше страшное военное время приложим все усилия на поиск истинных человеческих ценностей, как учил нас великий мудрец, бедный рабби Менахем Мендель, «козёл отпущения».

Ирина Шиповская 4 октября 2022 года. Йом Кипур.


Dienstag, 6. April 2021

Магия гласных в стихах Пушкина

 к 200-летию южной ссылки А.С. Пушкина


«Мы все учились понемногу

Чему-нибудь и как-нибудь…»

(А.С.Пушкин «Евгений Онегин»)

 

Да, мы читали стихи, да, мы учили стихи. Но, чаще всего, в погоне за содержанием, от нас ускользал их смысл. Мы прилежно повторяли знакомые строки, с годами всё больше удивляясь, что ещё помним их. Но вот однажды, наконец, настал для меня час истины. На одном из уроков изобразительного искусства в русской школе Берлина мой ученик 6-ти лет сказал мне (дело было осенью): «Ирина, я сам выучил стих Пушкина, потому что он мне очень понравился. Принесите мне ещё такие стихи.» Речь шла о стихотворении «Уж небо осенью дышало…».

Этот разговор явился поворотным пунктом в моём изучении творчества Пушкина. Ключевым словом явилось «сам». Не в детском саду для утренника, не в школе на оценку. Сам, по велению своего сердца. Это было удивительно и непостижимо. Как ребёнок, родившийся в Берлине, сам почувствовал радость и сладость этого подарка: стиха в себе. На всю жизнь. Так каждый из нас присваивает себе Пушкина. Рано или поздно. И снова, уже в который раз, я стала перечитывать и заучивать наизусть стихи великого поэта.

И тогда меня посетило озарение: далеко не все его стихотворения глубоко проникают в душу и там навсегда остаются. Даже не все, положенные на музыку и звучащие в виде романсов, песен, арий. Первый романс, прозвучавший в цыганском хоре в Москве на стихи Пушкина был написан А. Верстовским в 1820 году. Поэт в это время находился в Кишинёве, в ссылке. О своей популярности, благодаря этому романсу, и самим стихам, он узнал из писем друзей. Москвичи с жаром бросились переписывать, заучивать наизусть полюбившиеся строки. Вот они: «Гляжу, как безумный, на чёрную шаль, и хладную душу терзает печаль…» («Чёрная шаль»1819-1820). Эта баллада стала предвестницей знаменитых «Цыган». Она была переведена на французский и стала лейтмотивом творчества Проспера Мериме.

Что же магического в этих строках, почему они никого не оставляют равнодушным? Если я назову мелодику стиха, то меня сочтут формалистом, и я попаду в такие дебри, из которых не выберусь. Если я буду говорить о фонетике, то, опять же, отклонюсь от моего курса. Итак, «куда ж нам плыть? ...»  Посмотрите внимательно на это двустишие:


Букву «у» я изображаю в виде точки «o» Эта буква является доминантой в стихе. На неё падает ударение и усиление тона при произношении, это акцент всего произведения, его трагической развязки. Чисто визуально моя схема показывает непрерывный горизонтальный вой «у-у-у…» Так воют волки на луну, так воет человек, убивший другого, так завывает ветер в степи. Такой рисунок стиха очень близок народному песенному творчеству. Сравним его с песней, написанной в начале 19-го века унтер-офицером Невского пехотного полка Н. Верёвкиным:

Мы используем, как доминанту, не букву, а звук. В данном случае это звук «о». Буква «ё» читается также, как «о». Как и во многих других народных песнях, здесь присутствует схема горизонта, протяжное, тягучее, бесконечное далёко.

Очень близко к этой композиции и стихотворение А.С.Пушкина «Зимний вечер» 1825 года. Поэт писал его в Михайловском, в состоянии трагического уединения ссыльного узника:

Пушкин как будто рисует картину зимней непогоды. Звук «о» - доминанта. Так гудит и завывает буря в полях Псковщины, где «ни огня, ни чёрной хаты…», от края и до края горизонта – ничего. Даль неоглядная, бескрайняя, мутная, где небо сравнялось с землёй в снежном вихре.

Но вот, пролетела буря и небо прояснилось. И композиция стихотворения меняется:

 Доминантная гласная здесь - «а», причём «я» в третьей строчке звучит как «а». На схеме возникают два образа, две ассоциации: 1. Луна, посылающая свет на землю, 2. Изображение дома, о котором грезит в дороге одинокий поэт.

А вот совсем другая картина. И, хотя наш путник снова в дороге, надежды на счастливое возвращение уже нет, нет очага, у которого он мог бы погреть свои усталые кости. Одиночество вселенское обуревает читателя, он готов, зажмурив глаза и закрыв руками уши, броситься в любой момент чтения наутёк, с душераздирающим криком «А-А-А!!!»

Стихотворение написано Пушкиным в 1830 году, когда горькая действительность развенчала его романтические благородные юношеские порывы и показала свою отвратительную наготу. Доминантный звук здесь «а»: «Стра-а-ашно, стра-а-ашно поневоле…».  Впервые поэт ломает монотонную геометрию стиха. Линии ассиметричны. Из косых линий можно вывести спирали туч, которые мчатся над низким, пустым горизонтом. Стих стал объемным, геометрия его захватывает, закручивает читателя, как в воронку.

А за год до того, в 1829 году, Пушкин пишет пятистишие:


Оно осталось незаконченным, по рукописям поэта видно, как трудно и долго оно создавалось. Но автор, в результате, остался доволен трудом рук своих. Им был огранён алмаз. Пушкин напечатал его в своём журнале «Современник». Полюбуемся же и мы сверканием этого драгоценного камня. Доминанта- «о». Это пирамида в двух измерениях: вид сверху и вид сбоку. В этом символе заложены основы всех человеческих знаний, изобретений и открытий.

От геометрии века Просвещения мы перейдём теперь к орнаментальной пластике первобытных народов. Ещё, будучи в Молдавии, Пушкин заслушивался речью цыганской, песней цыганской; он был пленён вольностью цыганской, таборным уставом жизни цыганской. Своё восхищение этим диким народом передал нам поэт в поэме «Цыганы»:

В этом отрывке доминантой является звук «о». Но это совсем другой звук, отличный от прежних примеров. Этим символом автор рисует нам, почти как пером по бумаге, диск луны, освещающей зачарованную ею пустыню и тишину, царящую в ней.

В июле 1823 года Пушкин вынужден был сменить место ссылки. Его отправляют в Одессу, в подчинение к новому наместнику Новороссийского края, графу М.С. Воронцову. У поэта сложились дружеские отношения с женой графа, Е.К. Воронцовой, перешедшие в глубокое чувство. Пушкина вскоре высылают из Одессы в Михайловское, на прощание Елизавета Ксаверьевна дарит ему перстень. Он представлял собой большое витое золотое кольцо с крупным 8-угольным сердоликом. На камне была вырезана надпись на иврите: «Симха, сын почётного рабби Иосифа, да будет благословенна его память». Над надписью помещены стилизованные изображения виноградных гроздей – орнамент, свидетельствующий о крымско-караимском его происхождении. Перстень этот Пушкин носил до конца своей жизни. Во время последней дуэли поэта перстень был у него на руке.

В Михайловском, в 1825 году, он написал стихотворение «Талисман»:

За доминантную букву в этом стихотворении мы берём букву «м». Но это же согласная! Да, в этом случае мы отступаем от своего правила. Потому что эта буква выводит нас на каббалистистический геометрический код: треугольники и треугольники с точкой посередине. Это совершенно небывалая художественная конструкция стиха! Как будто мы находимся в какой-то тайной масонской ложе. Это тайна загадка, обман,- назовите как хотите, но оторвать глаз от этих магических знаков невозможно. Цитата из каббалистической книги «Зоар»: «Через буквы и формы (круг, квадрат, треугольник) происходит погружение в наслаждение. Все буквы: алеф, бет, гимель и т.д., есть различные формы наслаждения, которые в совокупности составляют «малхут» - «сосуд восприятия». Загадкой остаётся и то, как Пушкин, не знавший иврита, так глубоко проник в тайны каббалы.

А мы, простые смертные, читая «Талисман», видим в этом стихотворении волшебный узор из слогов: «ме», «мо», «ма» - «мера», «море», «мама». Все строки в нём имеют свою меру, свою конструкцию, своё равновесие. Все они – о море, о Чёрном море Одессы, которое Пушкин забыть не мог. Впоследствии он просил друзей даже не упоминать о нём. И главное слово нашей жизни: «мама». Пушкин, чьи отношения с матерью складывались трудно и горько, несмотря на то что они были так похожи друг на друга, скучал по ней. Годы ссылки его закалили, но и наложили скорбную печать одиночества на всё его творчество. Кто знает, что на самом деле хотел сказать поэт? Проспер Мериме, автор «Кармен», выучил русский язык, чтобы прочувствовать мелодику речи Пушкина, магию его волшебных строф. Мериме писал об античном благородстве и изысканной простоте стиля его пера. Нам же остаётся читать и перечитывать строки, давно знакомые всем нам наизусть.

И что бы ни случилось в жизни с нами, мы всегда будем читать нашим внукам и правнукам:


Ирина Шиповская 24.03.2021.